Раньше мне всегда казалось, что для него не существует каких-то деликатных тем, запретных территорий. Долгие годы я заблуждался насчет него. И даже не пытался его понять.
Говоря «о ней», я имел в виду Виолалиберу. Хотел узнать, вспоминает ли он еще ту позорную историю. Но Никола ответил: «Она ведь теперь замужем за ним. Что я могу сделать?»
Я вскочила на ноги:
– Ты не против, если я открою окно? Здесь задохнуться можно.
– Как хочешь, – отозвался Томмазо.
В лицо мне хлынул холодный воздух с легким запахом моря. Самого моря видно не было, его заслоняли многоэтажки, в которых все окна были темными. Несколько секунд я вдыхала этот воздух, потом закрыла окно и снова села на стул. Томмазо терпеливо ждал моего возвращения. Вид у него был отрешенный.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он.
– Да.
– Могу не продолжать, если хочешь.
– Продолжай.
– Тебе тоже надо бы глотнуть вина.
– Продолжай, я сказала.
– На празднике было человек восемьдесят гостей, все полицейские, со своими девушками. За ужином они вели себя скованно, как будто стеснялись, особенно молодые. Я заметил, что им с непривычки трудно управляться с таким количеством столовых приборов. Молодые люди разговаривали неохотно, а девушкам было не до болтовни, они слишком боялись сделать что-то не так.
Потом диджей врубил музыку на полную громкость, убавили свет, раздали светящиеся палочки и ободки с ушками. Все встали, собираясь танцевать. Наччи стоял на пороге и считал ведерки с «Вдовой Клико», которые проносили мимо него. Никола с приятелями вскочили на стол и весь вечер отплясывали, как на дискотеке. Среди них была и Стелла. По ее виду нельзя было догадаться, что она способна на такие штуки, о которых рассказывал Никола (а кое-что и показывал на фото в телефоне).
Глубокой ночью, не знаю в котором часу, меня тоже затащили в круг танцующих. К этому моменту я уже был без сил, туфли натерли мне ноги, каждую свободную минуту я бегал в туалет, где можно было нюхнуть кокаина, и успел приложиться ко множеству недопитых бокалов, прежде чем засунуть их в посудомойку. Помнится, я подумал: если бы меня сейчас увидел отец Коринны, он разинул бы рот от изумления, – я был не в состоянии с закрытыми глазами дотронуться до кончика носа, но без проблем носил поднос с тремя десятками фужеров. Я оказался на столе, как будто кто-то насильно втащил меня туда. Возможно, так оно и было. Мне открылся совсем новый вид на зал, который я исходил тысячу раз во всех направлениях.
Никола, танцевавший у меня за спиной, взял меня за руки и встряхнул ими в воздухе, словно я был куклой. Потом я оказался зажатым между Николой и Стеллой, она сняла ободок с ушками и надела его на меня. Позже на стол поднялись и другие парни, верзилы, у которых мускулы выпирали под рубашкой. Теперь я двигался не самостоятельно, я будто прилип к чьим-то чужим телам, вовлекавшим меня в свое движение.
Дальше в моей памяти наступает провал, куда вместились несколько часов жизни. Помню, я очутился в незнакомой квартире, длинной и узкой, как коридор, где одна стена была черная, на ней можно было писать цветными мелками, и я написал что-то такое, что другие нашли смешным. На улице уже рассвело, но солнце еще не показалось. Нас было пятеро, во всяком случае на следующее утро. Но, возможно, когда мы входили в ту квартиру, нас было больше. Там был коллега Николы, который по субботам играл в карты в «Замке». А еще Никола и Стелла. Об остальных не имею понятия.
Когда я проснулся, то лежал на ковре. У меня возникло то же ощущение нереальности происходящего, какое бывало в башне. Но на этот раз к нему примешивалось чувство ужаса. Я вышел на улицу. Вроде бы обычное воскресенье, солнечное и теплое, хотя был декабрь. Я сообразил, что нахожусь в нескольких кварталах от дома. В первом попавшемся баре зашел в туалет и попытался привести себя в порядок. Я видел все как будто сквозь туман.
Увидев меня, Коринна на несколько минут потеряла дар речи. Она все ходила из комнаты в комнату не останавливаясь.
– Одиннадцать часов, – пробормотала она наконец, будто разговаривала сама с собой, отсчитывая по порядку прошедшие часы.
– Праздник закончился поздно, – сказал я, – и я остался ночевать в «Замке», чтобы не будить тебя.
– Чтобы не будить меня? Правда? Я звонила в «Замок» в восемь. Мне сказали, ты давно ушел.
Я подошел к ней. Потрогал ее руки, но она застыла, словно до смерти испугалась.
– Мне надо идти, – сказала она. – Поменяй памперсы Аде. Ты должен о ней заботиться. – Потом она взяла свои вещи и ушла, все еще в состоянии транса.
И снова Томмазо умолк. Мне показалось, он что-то обдумывает. Наконец, он попросил у меня сигарету.
– А тебе от этого не станет хуже?
– Нет. От этого мне не станет хуже.
Я пошла в другую комнату, взяла сумку, которую оставила на полу. Вернулась в спальню, плотно закрыв за собой дверь, чтобы защитить Аду от дыма. Дала сигарету Томмазо, потом взяла себе. Вместо пепельницы мы взяли его стакан. На дне осталось немного вина, и окурки, упав туда, сразу погасли.
– Я плохо соображал. И устал. У меня тряслись руки. Я хорошо знал, что бывает, когда выпьешь лишнего, – и если бы дело ограничивалось только этим… Но ведь был еще и кокаин. Много кокаина, я даже не мог бы сказать сколько. Из происходившего в той квартире память сохранила лишь отдельные моменты, это было как вспышки в темноте. Через час меня разбудил плач Ады, нет, это был не сон, она действительно заходилась от плача в своей комнате, и я не знал, сколько это уже продолжалось. Она только недавно начала ходить, поэтому я достал ее из кроватки и держал на руках. В этот момент я почувствовал сильный голод. Последний раз я перекусил еще до праздника, а потом практически ничего не ел. Я попробовал спустить Аду на пол, но она тут же заплакала, и пришлось снова взять ее на руки. Ей уже тогда больше всего нравилось сидеть, прижавшись животом к моему в плечу: так ей было видно все вокруг. Держа ее в этой позе, я поставил на огонь кастрюлю с водой. И полез в холодильник за соусом, потом в шкаф за пастой. Ада прижалась к моей груди, я поддерживал ее снизу левой рукой, как делал сотни раз. Может, это она сделала какое-то резкое движение. Слишком сильно наклонилась вперед
